Один вечер из жизни монастыря в Тибете

«Донг, донг, донг, донг» — звук большого, не обхватишь руками, барабана разносится по долине, отражается от крутых обрывов высоко над рекой, то плывет по горячему неподвижному, пронизанному лучами горного солнца воздуху, то порывами ветра разносится по окрестным селам, по палаткам пастухов яков на высоких травянистых террасах. «Донг, донг» — стучит деревянной палкой монах, «умур мани умур мур» — бубнит он свою мантру — не разобрать. 

Монастырь, словно прилеплен к крутой стене каньона. Одно здание — оно же храм, оно же жилье для монахов, и еще сарай-сторожка, да мазаная глиной стена. На таких склонах можно и без стены. На небольшой площадке блестят на солнце медные бока молитвенных барабанов. Запыхавшись после крутого подъема сюда, крутишь их и чувствуешь оценивающе-добрый взгляд монаха. 

Поворот вычурного, покрытого ржавчиной почти средневекового ключа в таком же замке и входишь в храм. Узкая лестница вдоль стены из каменного монолита — четвертой нерукотворной стены здания. Низкая балка — монах знаком показывает: «Пригнись, не ударься». 

В молитвенной комнате тепло, горят лампады с синтетическим маслом. Раньше использовали сливочное — из ячьего молока, сейчас же по всему Тибету продают синтетическое в желтых полиэтиленовых брикетах. Его и подносят прихожане в качестве подношений. Несколько тханок на стенах, современные напечатанные в типографии — оригинальные, нарисованные сейчас редкость — в Культурную революцию китайцы реквизировали ценности из монастырей. Повезло тем тханкам, которые успели припрятать монахи или местные жители, но они конечно же не на виду. Фотографии Кармапы (угодного правительству китайского кандидата). 

Монах доброжелателен. Увидев четки на нашей руке и узнав, что мы Кагью, улыбается, долго смотрит на нашу фотографию Кармапы, прикладывает ее к голове, как благословение. Чуть погодя, достает скрытую в каком-то сундуке фотографию Далай-Ламы. Знаком показывает: прикладывает руку к воображаемому козырьку (жест означающий в Китае полицейского или представителя власти) и тут же прячет Далай-Ламу за пазуху: Далай-Лама в Тибете запрещенная персона, иметь ее можно только нелегально и прятать от полицейских и стукачей. Но как может монах не иметь фотографии своего духовного главы? Показать Далай-Ламу — жест доверия. 

Можно сесть помедитировать? Можно! 
И снова: «Донг, донг» большого барабана плывет в уме со звуками мантры. После медитации монах покажет на нас зашедшей тибетской женщине и что-то одобрительно по-тибетски. 

Вечером нас не отпустят в ближайший город (там китайцы, bad!), пригласят остаться и утром двигаться дальше. На закате придут еще два ламы. 

Таши-де-лее! Когда здороваешься за руку надо еще коснуться лбами, даже если визави в традиционной тибетской, похожей на ковбойскую шляпе — так традиционно передается благословение. Лама чуть выше меня и почему-то не в монашеских одеждах.  

На газовой плите, чересчур европейской для монашеского приюта, стоит большая кастрюля, в которой варится суп. Еда монахов — не только тестообразная цампа, но все своими руками: прямо в монашеской бордовой накидке шинкует мясо огромным ножом и туда же кочан салата, заменяющий капусту. Тестообразные шарики цампы добавляются туда как клецки или макароны.

Пришедшие удивятся, послушают уже по-тибетски в пересказе ламы историю странных иностанцев, которые пешком прошли «Намцо кора» (обошли вокруг Намцо) и даже знают «бензасато хунг» — слова мантры. Улыбаются. Работает телевизор. Телеканал XZTV рекламными кадрами приглашает переезжать жить в прекрасный Тибет — эта политика Китая уже привела к образованию в городах Тибета безлико-китайских районов, а число китайцев в городах здесь, пожалуй, равняется количеству тибетцев. Новости вызывают на ум слова «политбюро» «депутаты» и «генеральный секретарь». Огромный зал дружно хлопает речи китайского дедули. Крупным планом лозунг непременно белым на красном. Потом все как один пиджаки с постно-важными лицами встают и хором поют песню гордости за процветание великого народа. Мундиры с непроницаемыми выражениями ходят по павильону со вкусом «народного хозяйства». Монахи морщатся, где-то подсмеиваются.

Где-то среди имущества есть радиоприемник на батарейках. По вечерам можно поймать американскую волну. Монахи прислушиваются, чтобы отделить тибетский перевод значительного, от оптимистичных китайских песен поставленной почти на той же волне китайской программы. Знаками нам переводят: «Далай-Лама, Индия, Дармасала, у-у-у (один изображает самолет), Амешика, Вашингтон, Обама, (изображают рукопожатие)». Затем расскажут и предисторию: «Далай-Лама, Буш, рукопожатие. Далай-Лама, Клинтон, рукопожатие, Далай-Лама, Обама, рукопожатие.»

Далай-Лама на все сто процентов нон-грата в Китае, все равно персона номер один. И в монастыре, и где угодно в Тибете он глава, его уважают, о нем желают узнать новости, его лицо увидеть. Лишь бы рядом не было полиции. 

Ламы рассматривают российские монетки: блестящие, что за металл? Потереть о пергамент, внимательно посмотреть, одобрительно улыбнуться — хороший. Еще тест: зажать в двух пальцах и подуть на монету, поднести к уху — слушать как звучит. Хорошо, видимо, звучит. Все трое лам проделывают это со всеми монетками по очереди, улыбаются. Мы тоже улыбаемся — какое внимание к нашей обычной мелочи. Долго рассматривать блестящий рисунок: этот заморский воин на коне, да и хоть бы и двуглавая птица, а наверное и лучше, чем звезда или иероглиф, кто знает...

Как там живут в стране двуглавой птицы — Олос? Сначала ламы пишут свой возраст и предлагают нам написать наш. Что-то обсуждают. Затем картинно показывают умершего человека и просят написать возраст. Я пишу 80, ламы — от 65 до 85. Теперь пишем количество зубов у каждого — ламы пишут по 30, я не пересчитывая — 32. Из ящика достается рулетка и измеряется длина стопы. У одних получается больше моей, у других меньше. По антропометрии и внешнему виду больших различий нет, только у них загар сплошной, а у меня полосами да кое-где клочьями. В чем же разница между страной Олос и страной Тибет?

Чтобы выйти из здания, надо отодвинуть плотно, чтобы не выходило тепло, подпирающее дверь бревно, нет скорее шест длиной метра два. На улице холодно, темно и пусто. Вечерний тибетский ветер совсем стих. Перед зданием тихо, прозрачно и звездно. Внизу вдалеке яркие и неживые, как от московского микрорайона, огни китайского города. Вдыхая дым благовоний, мы засыпаем. Ночью из кельи под нашей комнатой доносятся звуки мантр, а через отверстие для отсутствующей печной трубы, соединяющее этажи в столбе света поднимается дым и рассеивается по тьме нашей комнаты. С рассветом мантры заканчиваются, а утром читавший их всю ночь старший, шестидесятилетний лама уже надевает свою шляпу, кладет священный текст в подол тибетского пальто и завязывает рукава вокруг пояса. Другие вещи помещаются в его маленький заплечный мешок. Талисман в виде лезвия с камнями бирюзы на поясе спереди, пастуший нож — сзади.

Он направляется в какое-то село. Бодро, как молодой, пружинисто идет он рядом с нами в кедах по каменистой дороге. Развилка дороги — ему налево, нам вперед. Снова яркое тибетское солнце, облака и ветер перед закатом. Десятки и сотни километров дорог, троп, кочек, осыпей и перевалов перед одетыми в сандалии иностранцами из Олос. Дни, месяцы и годы по одним и тем же селам с мантрами и бруском священных текстов в подоле перед ламой в широкополой шляпе и совсем не монашеской одежде.